Между сном и мечтой
Между мной и
Моим образом себя —
Течет бесконечная река.
...
И мой образ умирает,
Приближаясь ко мне,
И засыпает там, где
Течет эта бесконечная река.
Фернандо Пессоа (1933)
Внимание. Данная книга написана с невероятным количеством различного интертекста, для Кавалканти это метод, в предисловии он пишет: «это не то, что сказал Пессоа, прямо говоря об этом: это то, что я хочу сказать его словами. В кавычках — он, без кавычек — я». Вполне серьезно предупреждаю, если вы к этому не совсем готовы, то и написанное ниже может показаться занудным переписыванием чужого. Так наверное и есть.
Неудивительно, что потратив двадцать лет на исследования, совершив тридцать поездок в Португалию, новая маска прирастает и к самому автору. Книга, похожая на огромное дерево, где ствол это скорее жизнь, чем корпус текстов Пессоа, а все что растет дальше, это история мира, Португалии и языка. Из-за подробностей, на мой взгляд избыточных, она вполне детективна, но я бы не назвал это чтением легким. Книга получила отличные отзывы читателей и ужасные от профессионалов-пессоистов. Тем не менее, книга года в Бразилии, хорошие продажи и семь переизданий. В России издана «Наукой» в 2021 году, перевод Елены Тейтельбаум, совершенно грандиозная работа, как по мне. Она прошла через этот ад цитирования, трудности из-за двух традиций внутри португальского, изменение языка оригинала в середине работы и кучу всего. Рекомендую посмотреть презентацию на ютьюбе, канал Ибероамериканского Культурного Центра, там вообще куча интересного.
Для любителей настоящих исследований, сейчас существуют четыре основные биографии:
Joao Gaspar Simoes — Vida e Obra de Fernando Pessoa (1950) — это его друг и современник.
Robert Brechon — Estranho Estrangeiro (1996)Angel Crespo — La Vida Plural de Fernando Pessoa (2007)
Richard Zenith — Pessoa: A Biography (2021), Финалист Пулитцера, вместе с The Doctors Blackwell: How Two Pioneering Sisters Brought Medicine to Women and Women to Medicine, проигравший Chasing Me to My Grave: An Artist’s Memoir of the Jim Crow South, небо по-прежнему синее.
Мое собственное путешествие началось четыре года назад, когда Ad Marginem издали первую «Книгу непокоя» с невероятным желтым цветом. Имя Пессоа я знал и до этого, но вскользь, а тут захожу в еще одноэтажные «Подписные Издания», в свете мягком лежит она. Все пессоисты-любители говорят о моменте первого чтения как сектанты или в лучшем случае как люди с определенными аддикциями. Кажется, эти вещи наступают сильно позже. Нужно сразу оговориться, что мой текст не ставит перед собой задачи создать портрет Пессоа или предметно поговорить о каком-то из его ликов или текстов. Способов почитать про это людей сильно умнее меня, хотя бы на английском, существует толстое множество. На русском тоже люди не сидят без дела, монография И. А. Хохловой «Поэтические маски Фернандо Пессоа» тиражом в 200 экземпляров от СПбГУ восхитительна и наполнена человеческим литературным анализом стихотворений. То, что я хочу сделать тут, это скорее фиксация личных впечатлений, используя почти тот же трюк, что и автор книги.
Чуть не забыл, кто же скрывается за такой пышной фамилией на обложке? Юрист, бывший министр юстиции Бразилии. Только представьте министра вашей страны, который занят написанием вот такой вот книги вместо сотворения, кхм, других материальных благ для вас. Про Введенского, о да, про Введенского.
Фернандо Антонио Ногейра Пессоа, где Фернандо по иберийскому поверью всегда приспешник дьявола, Антонио — вступающий в бой (именно тот Святой Антоний, покровитель Лиссабона), Пессоа не только «человек» в португальском, но и благородная фамилия отца, пришедшая из Германии, а Ногейра крайне полезное плюс фамилия матери, рождается в 1888 году в Лиссабоне. Отец был чиновником, музыкальным критиком в оперном театре, умер от туберкулеза, когда сыну было пять лет. Мать, Мария Мадалена, второй раз выходит замуж за вице-консула в Южной Африке и увозит сына в Дурбан. Там он заканчивает начальную и среднюю школу, абсолютно предоставленный сам себе, потому что мать занимается воспитанием младших детей от второго брака. Английские школы на южноафриканской земле воспитывали ощущение причастности к культуре метрополии, поэтому английский язык с самого начала будет важным для Фернандо. Он становится спасительным убежищем, в то время как португальский останется языком быта и волнений.
Естественно, без социокультурного окружения и, скажем так, исторической принадлежности, погружение в чужую культуру не может быть полным. Как описывает эти состояния «не-до-конца-включения» российский философ В.С. Библер, они становятся самым страшным либо самым плодотворным культурным феноменом не включением и в культуру собственную. «Я оказываюсь где-то в культурном междумирии, голым человеком на голой земле. Чем более я восприимчив к чужим культурам, к иным формам творчества, тем более с меня сползает собственная культурная оболочка, тем более я становлюсь культурным „ничем“ — варваром». Пессоа начинает переносить образность английской романтической, в основном, поэзии, в поэзию португальскую. Так рождается Александр Сэрч. Забавно, что он по сути попадает в ловушку, в которую наверно попадает каждый художник в нашем веке, ведь то, что для носителя языка и культуры высказано и высказано навсегда, многих путешественников очаровывает, дает шанс к сотворчеству, причастию и возрождению любимого внутри себя. Так Марк Фишер (ну и да, Деррида вроде как первый и, само собой, шире) назовут это «хонтологией» (hauntology), с наблюдением скорее за музыкальными процессами, в которых мы пытаемся воссоздать то, что почему-то любим, это не ретро и никогда не существовало на самом деле, но тоска по этому уже существует и она более чем реальна. Умные люди в этот момент меня поправят, дескать, не надо путать идеи lost futures c трамвайной ручкой и наверняка будут правы. Всем оставшимся нужно быстро запомнить одно португальское слово, «saudade», оно нам еще пригодится. Кто же из ныне живущих не мечтал об этом сотворчестве с любимым автором, посредством цитат ли, сэмплирования или иных способов коммуникации в не обязательно только цифровом мире? Элиот Уайнбергер, тот, кто помнит все и не покидает мой стол в моменты печали абсолютной, блистательный американский эссеист, в своей книге «Karmic Traces» вспоминает китайского критика Е Ши и его трактат «Истоки поэзии», прочтем и мы: «Если то, что пишется мной, оказывается таким же, как и то, что было написано отстоящим во времени мастером, это означает, что мы с ним заодно в своих размышлениях. Если написанное мной отличается от работ мастеров прошлого, я могу предположить, что разрабатываю нечто, отсутствующее у них. Может статься, что и мастера прошлого разрабатывают нечто, отсутствующее у меня». В такой красоте хочется остаться надолго.
В 1905 году Пессоа навсегда возвращается в Португалию и начинает посещать занятия на Высших филологических курсах. Кавалканти панчит, забывая правило трех: «Он собирался изучать греческий язык и философию, но на эти предметы записи уже не было. Робость, отсутствие поклонниц, скромная одежда и английское образование — все это отличало его от однокурсников». Следующие шесть лет он назовет своим «третьим отрочеством». Предстоял тяжелый выбор языка для настоящего литературного творчества, английский казался очевидным, но наступает 1908 год и он впервые начинает осознанно писать стихи на португальском. В этом же году, дабы спустя век с небольшим разбавить это уныленькое жизнеописание, критикуя авторитаризм, Пессоа создаст «орден погасшей спички (храбрость, верность, добродетель глупости)», отличительным его знаком будет «бронзовый череп осла с погасшей спичкой во рту». Орден предназначался для «награждения гениев отечественной глупости». И не только отечественной — ведь глупость родины не имеет. Кандидаты на эту премию, объяснял Пессоа, должны были отправить заявку «на писчей бумаге». Высшие награды — «Диплома идиота» — удостаивается дон Мануэл II (Патриот), который после того как был убит его отец дон Карлуш, был провозглашен королем. Он еще планировал заключить «революционный договор» («во имя Республики»), в преамбуле к которому он оправдывает убийство отца.
Революция побеждает монархию, но не всегда меняет социальную структуру общества. Однако, люди любят чувствовать и хотеть, духовного обновления и желательно каких-нибудь не очень сложных «измов». Пессоа в десятом году отказывается от английского гражданства и остается реформировать все на свете в родном языке, возлагая свои надежды на группу «саудадистов». Корень у «saudade» общий с латинским «solitudo», но не одиночеством единым. Выражаясь словами Алмады Негрейруша, они «вкушали сводящий с ума яд непринадлежности ни к чему. Желали обновления любой ценой. Жили на пределе и были готовы расстаться с жизнью». Исследователи же вполне четко выделяют две фазы в становлении португальской модернистской поэзии. Сначала они работали с опытом поэзии французской, еще бы, только бездушного в определенный момент жизни не трогает Бодлер и Верде, ну а потом, вполне разумно, они пытаются все это связать с национальной традицией. Saudade — это тоска по невозвратимо ушедшему, неосуществимому, но скорее в светлых тонах. Печаль не вернуться в места для тебя важные, ностальгия и прочие вещи рядом. Это важнейший камень национальной, как принято теперь говорить, идентичности и естественно отличает их от других народов. Фаду и правда придумали они. Пессоа пишет: «Вся поэзия (а песня — это поэзия, которой помогает музыка) отражает то, чего нет в душе. Поэтому песни грустных народов печальны. Фаду же ни весел, ни печален. Это нечно промежуточное. Португальская душа создала его, когда его еще не было, и она желала всего, не имея сил на это желание. Сильны души полагаются на Судьбу, и только слабые надеются на свою собственную волю, потому что ее не существует. Фаду — это усталость сильной души, взгляд презрения, который Португалия посылает Господу, ее создавшему и бросившему на произвол судьбы. В фаду боги возвращаются — настоящие и далекие».
Для интересующих же нас «саудадистов», главным поэтом и идеологом которых был Тейшейра да Пашкоайш, это все равно было старое доброе бегство от реальности в мир природы и истории собственной страны. Экстатическое переживание, новое видение мира, область сверхчувственного и прочие хэштеги 1912 года к вашим услугам, а я лучше процитирую Хохлову, «Не удовлетворенный поэтической славой, Пашкоайш претендовал на роль реформатора и философа, однако для этого ему не хватало ни дара предвиденья, ни интуиции, ни позитивного склада ума». mic drop.
«Тоска есть собственно духовная кровь нации, ее божественная загадка, ее вечный облик». Пашкоайш или? Подобные эстетические и не только теории затягивают агонию символизма. Пессоа в некоторых статьях как может защищает позицию саудадистов, но с небольшой, но крайне важной для этого рассказа, припиской. Главная цель у него лежит в области новой культуры, которая и родит «Сверх-Камоэнса», своего пророка, голоса каждого португальца, который еще спит. Создается ощущение, что в каждом отечестве, кхм, похожие процессы. С детства застенчивый и скромный Фернандо сразу метит понятно куда. Где-то вот тут к нему и приходит эта мысль, будто «душа эпохи» находится сразу во всех поэтах и философах, значит и искать ее нужно сразу во всех.
Для интересующих же нас «саудадистов», главным поэтом и идеологом которых был Тейшейра да Пашкоайш, это все равно было старое доброе бегство от реальности в мир природы и истории собственной страны. Экстатическое переживание, новое видение мира, область сверхчувственного и прочие хэштеги 1912 года к вашим услугам, а я лучше процитирую Хохлову, «Не удовлетворенный поэтической славой, Пашкоайш претендовал на роль реформатора и философа, однако для этого ему не хватало ни дара предвиденья, ни интуиции, ни позитивного склада ума». mic drop.
«Тоска есть собственно духовная кровь нации, ее божественная загадка, ее вечный облик». Пашкоайш или? Подобные эстетические и не только теории затягивают агонию символизма. Пессоа в некоторых статьях как может защищает позицию саудадистов, но с небольшой, но крайне важной для этого рассказа, припиской. Главная цель у него лежит в области новой культуры, которая и родит «Сверх-Камоэнса», своего пророка, голоса каждого португальца, который еще спит. Создается ощущение, что в каждом отечестве, кхм, похожие процессы. С детства застенчивый и скромный Фернандо сразу метит понятно куда. Где-то вот тут к нему и приходит эта мысль, будто «душа эпохи» находится сразу во всех поэтах и философах, значит и искать ее нужно сразу во всех.
Восьмого марта 1914 года Пессоа придумывает главный метод в своей жизни. Его ближайший из реальных друг, Са-Карнейру в одном из рассказов пишет, думая о том не possible ли он address, «А может я целая нация? Не превратился ли я в страну?», продолжая в знаменитом стихотворении того же года:
Я — это не я и не другой,
Я — что-то посередине,
Основа моста скуки,
Соединяющего меня с другим.
Возможно в ответ на это, подсознательно готовя себя всю свою жизнь, Пессоа и начинает создавать эту толпу гетеронимов и стирать границу между придуманным и реальным. Далее я перескочу через главу, где Филью нам необходимо демонстрирует историю литераторов, писавших не от своего имени, включая отдельно туда бразильцев и португальцев. Португальцы нам вроде бы важнее, там есть ребята, у которых по девять различных имен считалось нормой, а имена их, ну попросту нам ничего не скажут. Вот в близком кругу Пессоа, и ради этого стоило читать книгу, тот же Мариу де Са-Карнейру подписывался как Петрусь Иванович Загорянский, Толстый сфинкс и Сиркуанера, куда уж тут без анаграммы. «Психологические причины моей гетеронимии лежат в органическом стремлении к деперсонализации и притворству», пишет Фернандо в одном из писем. Признание проблемы это уже кое-что, как говорят специалисты.
Гетеронимы — это вымышленные люди, которым приписывается какое-то литературное произведение. Они имеют свой собственный стиль, независимый от стиля автора или того, кто дает это задание. В более широком смысле каждый гетероним (в отличие от псевдонима и ортонима) думает и чувствует не так, как автор. Предаваясь строгой пессоистике, настоящих гетеронима у Фернандо только три: Алберто Каэйро, Рикардо Рейс и Алваро де Кампуш. Он довольно много писал об их различиях, мне нравится вот это больше прочего: «Каэйро пишет в порыве чистого и неожиданного вдохновения, даже не зная, что я собираюсь написать. Рикардо Рейс — после абстрактных размышлений, которые потом воплощаются в оде. Кампуш — когда я ощущаю внезапное желание писать и не знаю о чем. Их личные взаимоотношения хорошо изучены, все это войдет в биографии, которые будут содержать гороскопы и, возможно, фотографии. Драма в людях, а не в действиях». Собственно, весь двадцатый век потом будет доказывать жизнеспособность драмы в людях, но это немного другая история. Удается вычленить их дни рождения, рост, цвет кожи, волос, глаз, профессии, религии и до черта еще что. Когда я читал эту книгу, то, конечно предполагал, что в какой-то момент начнется тот самый список, сейчас 231/670 страница, именно тут начинается интересное.
«Мы будем рассматривать следующие типы вымышленных авторов: а) собственно гетеронимы; б) полугетеронимы; в) ортоним; г) почти гетеронимы; д) литературную личность; е) все имена, которыми Пессоа подписывал свои тексты; ж) персонажей, существовавших в его фантазии, которые, хотя и не подписывали текстов, сыграли важную роль в его жизни; з) тех, для кого он определил какие-то функции в своем творчестве, даже если их именами не были подписаны никакие тексты.
Мы не будем рассматривать: а) гетеронимов гетеронимов; б) другие имена, которые использовал один и тот же гетероним; в) персонажей, встречающихся в текстах, даже если некоторые исследователи считали их гетеронимами; г) имена, которые просто были упомянуты в записях, если они не подписывали тексты и для них не было определено никакой особой функции.»
Ну теперь ясненько, начиная с 1966 года это число растет примерно так, 18 (1996) — 21 — 72 (1990) — 83 (2009) — 127 (2011).
Я — это не я и не другой,
Я — что-то посередине,
Основа моста скуки,
Соединяющего меня с другим.
Возможно в ответ на это, подсознательно готовя себя всю свою жизнь, Пессоа и начинает создавать эту толпу гетеронимов и стирать границу между придуманным и реальным. Далее я перескочу через главу, где Филью нам необходимо демонстрирует историю литераторов, писавших не от своего имени, включая отдельно туда бразильцев и португальцев. Португальцы нам вроде бы важнее, там есть ребята, у которых по девять различных имен считалось нормой, а имена их, ну попросту нам ничего не скажут. Вот в близком кругу Пессоа, и ради этого стоило читать книгу, тот же Мариу де Са-Карнейру подписывался как Петрусь Иванович Загорянский, Толстый сфинкс и Сиркуанера, куда уж тут без анаграммы. «Психологические причины моей гетеронимии лежат в органическом стремлении к деперсонализации и притворству», пишет Фернандо в одном из писем. Признание проблемы это уже кое-что, как говорят специалисты.
Гетеронимы — это вымышленные люди, которым приписывается какое-то литературное произведение. Они имеют свой собственный стиль, независимый от стиля автора или того, кто дает это задание. В более широком смысле каждый гетероним (в отличие от псевдонима и ортонима) думает и чувствует не так, как автор. Предаваясь строгой пессоистике, настоящих гетеронима у Фернандо только три: Алберто Каэйро, Рикардо Рейс и Алваро де Кампуш. Он довольно много писал об их различиях, мне нравится вот это больше прочего: «Каэйро пишет в порыве чистого и неожиданного вдохновения, даже не зная, что я собираюсь написать. Рикардо Рейс — после абстрактных размышлений, которые потом воплощаются в оде. Кампуш — когда я ощущаю внезапное желание писать и не знаю о чем. Их личные взаимоотношения хорошо изучены, все это войдет в биографии, которые будут содержать гороскопы и, возможно, фотографии. Драма в людях, а не в действиях». Собственно, весь двадцатый век потом будет доказывать жизнеспособность драмы в людях, но это немного другая история. Удается вычленить их дни рождения, рост, цвет кожи, волос, глаз, профессии, религии и до черта еще что. Когда я читал эту книгу, то, конечно предполагал, что в какой-то момент начнется тот самый список, сейчас 231/670 страница, именно тут начинается интересное.
«Мы будем рассматривать следующие типы вымышленных авторов: а) собственно гетеронимы; б) полугетеронимы; в) ортоним; г) почти гетеронимы; д) литературную личность; е) все имена, которыми Пессоа подписывал свои тексты; ж) персонажей, существовавших в его фантазии, которые, хотя и не подписывали текстов, сыграли важную роль в его жизни; з) тех, для кого он определил какие-то функции в своем творчестве, даже если их именами не были подписаны никакие тексты.
Мы не будем рассматривать: а) гетеронимов гетеронимов; б) другие имена, которые использовал один и тот же гетероним; в) персонажей, встречающихся в текстах, даже если некоторые исследователи считали их гетеронимами; г) имена, которые просто были упомянуты в записях, если они не подписывали тексты и для них не было определено никакой особой функции.»
Ну теперь ясненько, начиная с 1966 года это число растет примерно так, 18 (1996) — 21 — 72 (1990) — 83 (2009) — 127 (2011).
Алберто Каэйро. Алберто Каэйро да Силва родился в 1889 году, в Лиссабоне, с голубыми глазами, «глазами бесстрашного ребенка». Каэйро имел лишь начальное образование, представлял собой этакого классического созерцателя, безграмотного и тем самым чистого. «Приносят чай, и потрепанная колода появляется в углу стола. Огромный буфет стоит в тени. И, сам того не желая, я начинаю думать, каково состояние души раскладывающего пасьянс». Caeiro, но добавим букву и по-португальски это уже «падающий», Caieiro. Покосившийся дом в провинции, луга и поля вокруг, река, которая возможно поможет понять оптику Каэйро.
Река Тежо лучше реки, что течет в моей деревне,
Но все же она не лучше реки, что течет
в моей деревне,
Ведь Тежо не та река, что течет в моей деревне.
Как прежде, ходят по Тежо большие суда,
И хранит она память
О кораблях минувших времен
Для тех, кто видит то, чего нет.
Река Тежо течет из Испании,
Впадает в океан в Португалии.
Об этом знают все.
Но мало кто знает, какая река течет в моей деревне,
по каким краям она протекает,
Где ее исток.
У моей реки мало хозяев,
Потому она так велика и свободна.
Река Тежо уходит в огромный мир,
Где в дальней дали — Америка.
И где ждет удача счастливчиков.
Но никто не думает
О запредельном береге моей реки.
Река деревни моей никуда не манит,
Кто стоит на ее берегу — тот всего лишь стоит
на ее берегу.
Перевод М. Березкиной
Пессоа, строя свой мир нуждается в Учителе, которого у него никогда по сути не было. «Учитель Каэйро научил меня уверенности, равновесию, стройности бреда и видений, а еще — не искать никакой философии». Октавио Пас напишет, что Каэйро — это Солнце, по орбите которого вращаются Рейс, Кампуш и сам Пессоа. Рейс и Кампуш пойдут в разные стороны, а поэзия Каэйро однажды даже вдохновит Мануэла Алегре на «Песню о ветре, который проходит», которая, в свою очередь, станет основой одной из протестных песен во время Революции гвоздик.
Я спрашиваю у проходящего ветра
О новостях в моей стране
И ветер молчит о несчастье,
Ветер ничего мне не говорит.
Но всегда есть свеча
В самом несчастье,
Всегда есть кто-то, кто сеет
Песни в проходящем ветре.
Даже в самую грустную ночь,
Во времена рабства,
Всегда есть кто-то сопротивляется,
Всегда есть кто-то, кто говорит «нет».
Река Тежо лучше реки, что течет в моей деревне,
Но все же она не лучше реки, что течет
в моей деревне,
Ведь Тежо не та река, что течет в моей деревне.
Как прежде, ходят по Тежо большие суда,
И хранит она память
О кораблях минувших времен
Для тех, кто видит то, чего нет.
Река Тежо течет из Испании,
Впадает в океан в Португалии.
Об этом знают все.
Но мало кто знает, какая река течет в моей деревне,
по каким краям она протекает,
Где ее исток.
У моей реки мало хозяев,
Потому она так велика и свободна.
Река Тежо уходит в огромный мир,
Где в дальней дали — Америка.
И где ждет удача счастливчиков.
Но никто не думает
О запредельном береге моей реки.
Река деревни моей никуда не манит,
Кто стоит на ее берегу — тот всего лишь стоит
на ее берегу.
Перевод М. Березкиной
Пессоа, строя свой мир нуждается в Учителе, которого у него никогда по сути не было. «Учитель Каэйро научил меня уверенности, равновесию, стройности бреда и видений, а еще — не искать никакой философии». Октавио Пас напишет, что Каэйро — это Солнце, по орбите которого вращаются Рейс, Кампуш и сам Пессоа. Рейс и Кампуш пойдут в разные стороны, а поэзия Каэйро однажды даже вдохновит Мануэла Алегре на «Песню о ветре, который проходит», которая, в свою очередь, станет основой одной из протестных песен во время Революции гвоздик.
Я спрашиваю у проходящего ветра
О новостях в моей стране
И ветер молчит о несчастье,
Ветер ничего мне не говорит.
Но всегда есть свеча
В самом несчастье,
Всегда есть кто-то, кто сеет
Песни в проходящем ветре.
Даже в самую грустную ночь,
Во времена рабства,
Всегда есть кто-то сопротивляется,
Всегда есть кто-то, кто говорит «нет».
Рикардо Рейс. Рикардо Секейра Рейс старше Каэйро на два года, «около 11 вечера, в Порту» или в «4.05 дня, в Лиссабоне». «Такой немного португальский еврей», врач по профессии, этим не зарабатывает, но на самом деле преподаватель латыни в крупном американском колледже. Если Каэйро — грек, то Рейс — римлянин. В конце 1912 года Са-Карнейру отправляет Пессоа из Парижа «искренние поздравления с рождением уважаемого Рикардо Рейса». Этот мужчина будет заниматься одами и ничем больше, а какие оды без нимф? Неэра, Хлоя и Лидия.
Лидия, сядем рядом, будем следить за теченьем
Вод речных, постигая, как утекает жизнь,
Как недолго осталось, руки сплетая, сидеть нам.
Рикардо Рейс. «Оды» (11.07.1914)
«Вся философия творчества Рикардо Рейса сводится к печальному эпикуреизму», — писал его брат Фредерико. Антониу Мора объясняет:" Художник выражает не свои эмоции. Он выражает ту часть своих эмоций, которая является общей для всех людей... То есть эмоции других. Его собственные эмоции человечеству не нужны«. Вообще, в умении размазать чуши по разным персонажам с Пессоа могут поспорить только мои современники, которые занимаются кино.
В начале 1914 года на севере Португалии к власти приходят промонархисты, через месяц они терпят поражение и их начинают преследовать. Рейс эмигрирует в Рио-де-Жанейро. Он становится «талассой» — так называли эмигрировавших монархистов. Все-таки море и греческий даже здесь дают фору. На родину он уже не вернется, остаток жизни причитая, «У меня такое ощущение, что я живу на этой бесформенной родине, которая зовется Вселенной. И я медленно начинаю чувствовать тупую тоску от того, что уезжать мне некуда».
Следуй своей судьбе,
Мирно цветы поливай,
Розы свои ты люби.
Все остальное — лишь тень,
Тень от деревьев чужих.
Наша реальность всегда
Меньше иль больше того,
Что мы хотели иметь.
Мы остаемся, одни,
Вечно подобны себе.
Сладостно жить одному.
В жизни простой узнаем
Верно величье души.
...
Перевод И. Фещенко-Скворцовой.
Пессоа не убивает Рейса, а другой нобелевский португалец, Жозе Сарамаго, напишет роман «Год смерти Рикардо Рейса». Через месяц после смерти пессоа, Рейс возвращается в Португалию, потихоньку к власти приходят Муссолини, Гитлер, Франко, а Салазар никуда не денется еще кучу времени. Рикардо влюбляется в Марсенду. девушку с парализованной рукой, а Лидия — дева, «которой завидует смерть», становится его любовницей и служанкой в съемном доме, куда он переезжает. Однажды он встречается с Пессоа: «Тот стоит на углу улицы Святой Юсты с таким видом, словно кого-то поджидает, не высказывая впрочем ни малейшего нетерпения».
Лидия, сядем рядом, будем следить за теченьем
Вод речных, постигая, как утекает жизнь,
Как недолго осталось, руки сплетая, сидеть нам.
Рикардо Рейс. «Оды» (11.07.1914)
«Вся философия творчества Рикардо Рейса сводится к печальному эпикуреизму», — писал его брат Фредерико. Антониу Мора объясняет:" Художник выражает не свои эмоции. Он выражает ту часть своих эмоций, которая является общей для всех людей... То есть эмоции других. Его собственные эмоции человечеству не нужны«. Вообще, в умении размазать чуши по разным персонажам с Пессоа могут поспорить только мои современники, которые занимаются кино.
В начале 1914 года на севере Португалии к власти приходят промонархисты, через месяц они терпят поражение и их начинают преследовать. Рейс эмигрирует в Рио-де-Жанейро. Он становится «талассой» — так называли эмигрировавших монархистов. Все-таки море и греческий даже здесь дают фору. На родину он уже не вернется, остаток жизни причитая, «У меня такое ощущение, что я живу на этой бесформенной родине, которая зовется Вселенной. И я медленно начинаю чувствовать тупую тоску от того, что уезжать мне некуда».
Следуй своей судьбе,
Мирно цветы поливай,
Розы свои ты люби.
Все остальное — лишь тень,
Тень от деревьев чужих.
Наша реальность всегда
Меньше иль больше того,
Что мы хотели иметь.
Мы остаемся, одни,
Вечно подобны себе.
Сладостно жить одному.
В жизни простой узнаем
Верно величье души.
...
Перевод И. Фещенко-Скворцовой.
Пессоа не убивает Рейса, а другой нобелевский португалец, Жозе Сарамаго, напишет роман «Год смерти Рикардо Рейса». Через месяц после смерти пессоа, Рейс возвращается в Португалию, потихоньку к власти приходят Муссолини, Гитлер, Франко, а Салазар никуда не денется еще кучу времени. Рикардо влюбляется в Марсенду. девушку с парализованной рукой, а Лидия — дева, «которой завидует смерть», становится его любовницей и служанкой в съемном доме, куда он переезжает. Однажды он встречается с Пессоа: «Тот стоит на углу улицы Святой Юсты с таким видом, словно кого-то поджидает, не высказывая впрочем ни малейшего нетерпения».
Алваро де Кампуш. Алваро де кампуш родился в 1890 году, высокий, стройный и элегантный, тратил на одевание три часа, носил монокль, еще один «португальский еврей», но на этот раз морской инженер, закончил университет в Глазго.
Да, я, морской инженер, суеверен, как деревенская баба,
И ношу монокль, чтобы не походить на того, кем хочу казаться.
Алваро был ворчлив, «Сеньора Жертрудеш! Вы плохо прибрали комнату: уберите-ка отсюда эти идеи!», амбициозен и аморален. Он напишет две своих главных оды, Триумфальную и Морскую, и всякие прелести типа вот этого.
Бедный Алваро де Кампос!
Столь далекий от жизни! Столь погрязший
в собственных ощущениях!
Бедняга, втиснутый в кресло меланхолии!
Он, бедняга, со слезами на глазах (подлинными)
Отдал сегодня так либерально, так по-московски,
так великодушно, так порывисто
Все, что было в кармане, где было совсем немного,
Бедняку, который не был бедняком, но у которого
были печальные глаза профессионала.
Алваро де Кампуш. Без названия
Перевод Б. Слуцкого
Большое количество гетеронимов связаны между собой, до встречи с Каэйро, Кампуш был «дерганой машиной, предназначенной для ничегонеделания». Через Алваро, Пессоа придал форму своим страхам и желаниям, от его имени он пишет Офелии, своей возлюбленной, письма. Потом сам Пессоа пишет ей, придумывает бесконечные треугольники, попутно создавая шедевры футуризма. Кстати о футуризме, Фернандо утверждал, что входил в «секту откладывателей» и был в этом смысле настоящим футуристом. По-португальски — аддисты (от adiar — «откладывать»). Возможно, название созвучно «адеистам» — секте, согласно которой многочисленные боги являются образом одного высшего бога. С Кампушем Пессоа добивается небольшого признания, гетероним начинает жить своей жизнью, ему пишут письма знакомые писатели, он продолжает создавать важнейшие стихотворения, такие как «Курильщик опиума» и «Табачная лавка», адрес которой Кавалканти будет искать в Лиссабоне на протяжении четырех страниц. Очевидно, что ему про Кампуша писать в принципе проще, чем про Рейса, но у всего есть предел.
Да, я, морской инженер, суеверен, как деревенская баба,
И ношу монокль, чтобы не походить на того, кем хочу казаться.
Алваро был ворчлив, «Сеньора Жертрудеш! Вы плохо прибрали комнату: уберите-ка отсюда эти идеи!», амбициозен и аморален. Он напишет две своих главных оды, Триумфальную и Морскую, и всякие прелести типа вот этого.
Бедный Алваро де Кампос!
Столь далекий от жизни! Столь погрязший
в собственных ощущениях!
Бедняга, втиснутый в кресло меланхолии!
Он, бедняга, со слезами на глазах (подлинными)
Отдал сегодня так либерально, так по-московски,
так великодушно, так порывисто
Все, что было в кармане, где было совсем немного,
Бедняку, который не был бедняком, но у которого
были печальные глаза профессионала.
Алваро де Кампуш. Без названия
Перевод Б. Слуцкого
Большое количество гетеронимов связаны между собой, до встречи с Каэйро, Кампуш был «дерганой машиной, предназначенной для ничегонеделания». Через Алваро, Пессоа придал форму своим страхам и желаниям, от его имени он пишет Офелии, своей возлюбленной, письма. Потом сам Пессоа пишет ей, придумывает бесконечные треугольники, попутно создавая шедевры футуризма. Кстати о футуризме, Фернандо утверждал, что входил в «секту откладывателей» и был в этом смысле настоящим футуристом. По-португальски — аддисты (от adiar — «откладывать»). Возможно, название созвучно «адеистам» — секте, согласно которой многочисленные боги являются образом одного высшего бога. С Кампушем Пессоа добивается небольшого признания, гетероним начинает жить своей жизнью, ему пишут письма знакомые писатели, он продолжает создавать важнейшие стихотворения, такие как «Курильщик опиума» и «Табачная лавка», адрес которой Кавалканти будет искать в Лиссабоне на протяжении четырех страниц. Очевидно, что ему про Кампуша писать в принципе проще, чем про Рейса, но у всего есть предел.
Нужно отвлечься на любимое Ad Marginem еще раз, ведь в 2016 году они издали почти билингва издание од.
Какие-то типы, что торчат на лесах, и те,
что спешат домой
По почти исчезающим переулкам, прогнившим и узким,
Невероятный человеческий род, живущий
словно собаки,
Ниже всех моральных систем,
Для тебя не изобрели религии,
Для тебя не создали искусства,
Для тебя нет подходящей политики!
Как люблю я вас всех за то, что вы есть, —
Слишком бедные, чтобы быть аморальными,
ни добрые и ни злые,
Недосягаемые ни для какого прогресса —
Чудесная фауна глубокого моря жизни!
Осел в моем дворе приводит в движение воду,
Он ходит по кругу, ходит по кругу,
И тайна мира как мера его.
Перевод К. Корчагина
Какие-то типы, что торчат на лесах, и те,
что спешат домой
По почти исчезающим переулкам, прогнившим и узким,
Невероятный человеческий род, живущий
словно собаки,
Ниже всех моральных систем,
Для тебя не изобрели религии,
Для тебя не создали искусства,
Для тебя нет подходящей политики!
Как люблю я вас всех за то, что вы есть, —
Слишком бедные, чтобы быть аморальными,
ни добрые и ни злые,
Недосягаемые ни для какого прогресса —
Чудесная фауна глубокого моря жизни!
Осел в моем дворе приводит в движение воду,
Он ходит по кругу, ходит по кругу,
И тайна мира как мера его.
Перевод К. Корчагина
Менее важные гетеронимы. Тут я попробую, следуя своим маргиналиям, собрать тех, кто запомнился сильнее остальных. Системы нет, а если есть, то она порочна, так что вперед. Номера будут такие же как в книге, если вам захочется сравнить впечатления.
11. Антониу де Сеабра. — Критик «идей и обычаев», он писал книжки которые называл так: «Памфлет-наждачка — газета, критикующая идеи и обычаи». «Лучшее, что может сделать проницательный критик, — это осторожно, аккуратно отчищать, словно наждачной бумагой, ошибки в высказываниях. Поэтому свои брошюры я называю именно так — наждачки». Мне тут как-то сразу вспомнился кусок из «Игры в классики», где после очередного описания Маги и прогулки с ней, вдруг возникает:
— Tu t’accroches à des histoires, — говорит Кревель. — Tu étreins des mots...
— Нет, старик, это лучше получается на том берегу океана, которого ты не знаешь. С некоторых пор я не завожу романов со словами. Я употребляю их, как ты и как все, но прежде, чем надеть на себя, долго чищу щеткой.
Хорошая практика, а Сеабра спрашивает, как вообще должна называться критическая штука, если не так, ведь она отчищает грязь, которой заросло наше общество. В португальском тут игра слов, lixa (лиша) — наждачка, lixo (лишу) — мусор, а грамматически lixa является формой женского рода от lixo. После недавних наблюдений за мусорным контейнером, на котором красовался логотип фирмы «экоответ», где всенепременнейше две гласных объединены в символ бесконечности, я подумал, как же все вокруг лихо. Вот только Кортасара надо читать как будто или в юности, уж «Игру» точно, и/или/только влюбленным.
12. Антониу Гомеш. — Он окончил философский факультет Университета для Бестолковых, был автором «Комической истории башмачника Афонсу» — вымышленной книги, критикующей Афонсу Кошту — министра юстиции правительства первого президента Португалии, Теофилу Браги. Этому же Антониу Гомешу приписывают создание «Общества защиты животных» — проекта школы дистанционного обучения, в рекламной брошюре которой было написано: «Мы учим бездельников — членов общества, которые нужны исключительно для его украшения и у которых нет никакой цели в жизни. Мы научим вас достойно не работать». Это отсылка к фразе Цицерона «Cum dignitate otium», досуг с достоинством, которая выражала идеал римских граждан, уходящих из публичной жизни.
33. Дьябу Азул. — Diabo Azul, синий дьявол, примерно в 1908 году тексты, написанные для лиссабонского ежедневника «У Пимпау», Пессоа подписывает этим именем, хотя стиль их довольно разнообразен. В «У Парладор», вымышленном журнале, который выпускался типографией «Ангард», принадлежавшей другому гетерониму, конечно в вымышленном месте. Азул публикует загадки:
Сначала ты увидишь
Животное
Потом ты снова увидишь
Животное
И везде ты будешь находить
Это животное.
Одному чилийскому виду живностей посвящается.
36. Эфбиди Паша — Это имя — шутка с английскими F, B, D. Далее Филью расскажет нам, что этот парень пытался написать книгу, за которой «ни одна дама не может себе позволить быть застигнутой, но которую нам всем хотелось бы посмотреть». Раньше публикации оной, естественно, были подготовлены критические статьи. Триста пятьдесят страниц позади и надо как-то развлекать народ внутри списков, вот и тут аббревиатура FBD становится готовым названием чего угодно, Familial British Disorder.
45. Доктор Флоренсиу Гомеш. — Психиатр, возможный брат Антониу Гомеша. Ему принадлежат написанные чернилами 55 страниц и 8 печатных листов «Трактата о психических болезнях», в котором он «с ясностью и четкостью представил процесс развития мании преследования». Так же на его учете состоял другой гетероним, Маркуш Алвеш, который, к сожалению, покончил жизнь самоубийством.
46. Фредерик Уайетт. — Еще один брат Уайетт (вообще не скажу кто это). Появляется около 1913 года. Тут просто классное дополнение, «его подпись Пессоа тренировал довольно долго».
49. Габриэль Кин — Автор романа, анонсированного в «У Парладор», под названием «В дни опасности». Однако известно, что даже название романа не было написано полностью.
52. Доктор Гауденсиу Нейбос (Гауд) — Англо-португальский юморист, журналист и литературный директор «У Парладор». Его характер «колебался между анархизмом и открытым смехом».
62. Ибис (Би) — Пессоа с раннего детства увлекается этой птицей и часто ей притворяется. Так его потом будет звать и Офелия. На полях писем он иногда рисовал человеческую фигурку с поднятой ногой. В моем списке он из-за возможно самых печальных четырех строчек, которые были написаны. Это посвящение сестре Теке.
Уйди, солнце небесное,
Глаза моей сестры
Были созданы Богом,
Чтобы заменить утро.
67. Джеймс Джозеф. — Дух, являющийся Пессоа, а он был в тренде начала века не только по гороскопам, могу я вам сказать. Он должен был отвечать на вопросы, но иногда он просто говорит: «Нет. Нет. Нет. Нет.», подписывает текст и уходит. Кто из нас не Джеймс Джозеф?
68. Жан-Сёль де Малуре. — Малоприятный тип, после которого остается три книги, «Случай эксгибиционизма», где это болезнь, свойственная женщинам, «Франция в 1950 году», с текстами о «коррупции, сладострастии, порнографии, уличной проституции и еще один с критикой декадентской литературы, но занятно не это. В то время в Лиссабоне на самом деле жил француз по имени Жан-Сёль, который, к несчастью, был жертвой взаимной неприязни между Пессоа и Салазаром. Фернандо подписывает письмо именем этого гетеронима, указав „точную дату“ и обстоятельства смерти диктатора „в 1968 году“, основываясь на том, что ему подсказали звезды. „Я вижу стул, и потом кровать, и потом... потом я вижу цирк“. Тут немного Филью натягивает сову на глобус, Салазар умрет в семидесятом, но началом конца станет третье августа 1968 года, когда он упадет со стула и это приведет к гематоме головного мозга, потом к постели и неспособности управлять страной. Реального мужика, конечно же, арестовали.
94. Доктор Панкрасиу (Панкратиум) — Появился в 1902 году на Азорских островах. У него есть длинное „Эссе о поэтике“, „написанное для просвещения и обучения так называемых поэтов“. В этом тексте есть такие строки: » В результате определенных исследований я обнаружил, что в большинстве случаев текст можно считать поэзией, когда каждая строчка начинается с большой буквы. Если читатель обнаружит еще какое-нибудь отличие, буду благодарен, если он мне об этом сообщит«.
116. Ностальгический мечтатель об упадке и декадансе. — В конце жизни ненависть Пессоа к Салазару стала абсолютной. Он начинает писать жесткие тексты против этого «тирана, не пившего вина», а также стихотворения, ни одно из которых не было опубликовано при жизни Пессоа. Друзья перепечатывали их и распространяли в лиссабонских кафе. Во время награждения победителей конкурса, лауреатом которого стал Пессоа как автор цикла «Послание», Салазар произнес такие слова: «Невозможно, чтобы имело одинаковую ценность то, что строится, и то, что разрушается, то, что воспитывает, и то, что деморализует создающих гражданские и моральные устои и ностальгирующих мечтателей об упадке и декадансе». Волей случая эти слова повторяют ранее написанное самим Пессоа в 1915 году, в тексте, в котором он говорил об «ультрадекадентских течениях, занимающихся истолкованием упадка».
119. Винсенте Гедеш. — Тут находится потому, что возможно самую известную книгу Пессоа, «Книгу непокоя», написал именно он. «Денди по духу, он прогуливался по искусству мечтания, потому что волей случая существовал». 22 августа 1914 года Гедеш издает «Декоративную хронику», которая тут же была переименована в «Дневник Винсенте Гедеша», а позже в «Книгу непокоя». Только сильно позже, он отдает этот текст Бернардо Соарешу, оттуда начинается улица Золотильщиков, дом без номера и четвертый этаж. Гедеш при этом умирает от туберкулеза как и Каэйро.
11. Антониу де Сеабра. — Критик «идей и обычаев», он писал книжки которые называл так: «Памфлет-наждачка — газета, критикующая идеи и обычаи». «Лучшее, что может сделать проницательный критик, — это осторожно, аккуратно отчищать, словно наждачной бумагой, ошибки в высказываниях. Поэтому свои брошюры я называю именно так — наждачки». Мне тут как-то сразу вспомнился кусок из «Игры в классики», где после очередного описания Маги и прогулки с ней, вдруг возникает:
— Tu t’accroches à des histoires, — говорит Кревель. — Tu étreins des mots...
— Нет, старик, это лучше получается на том берегу океана, которого ты не знаешь. С некоторых пор я не завожу романов со словами. Я употребляю их, как ты и как все, но прежде, чем надеть на себя, долго чищу щеткой.
Хорошая практика, а Сеабра спрашивает, как вообще должна называться критическая штука, если не так, ведь она отчищает грязь, которой заросло наше общество. В португальском тут игра слов, lixa (лиша) — наждачка, lixo (лишу) — мусор, а грамматически lixa является формой женского рода от lixo. После недавних наблюдений за мусорным контейнером, на котором красовался логотип фирмы «экоответ», где всенепременнейше две гласных объединены в символ бесконечности, я подумал, как же все вокруг лихо. Вот только Кортасара надо читать как будто или в юности, уж «Игру» точно, и/или/только влюбленным.
12. Антониу Гомеш. — Он окончил философский факультет Университета для Бестолковых, был автором «Комической истории башмачника Афонсу» — вымышленной книги, критикующей Афонсу Кошту — министра юстиции правительства первого президента Португалии, Теофилу Браги. Этому же Антониу Гомешу приписывают создание «Общества защиты животных» — проекта школы дистанционного обучения, в рекламной брошюре которой было написано: «Мы учим бездельников — членов общества, которые нужны исключительно для его украшения и у которых нет никакой цели в жизни. Мы научим вас достойно не работать». Это отсылка к фразе Цицерона «Cum dignitate otium», досуг с достоинством, которая выражала идеал римских граждан, уходящих из публичной жизни.
33. Дьябу Азул. — Diabo Azul, синий дьявол, примерно в 1908 году тексты, написанные для лиссабонского ежедневника «У Пимпау», Пессоа подписывает этим именем, хотя стиль их довольно разнообразен. В «У Парладор», вымышленном журнале, который выпускался типографией «Ангард», принадлежавшей другому гетерониму, конечно в вымышленном месте. Азул публикует загадки:
Сначала ты увидишь
Животное
Потом ты снова увидишь
Животное
И везде ты будешь находить
Это животное.
Одному чилийскому виду живностей посвящается.
36. Эфбиди Паша — Это имя — шутка с английскими F, B, D. Далее Филью расскажет нам, что этот парень пытался написать книгу, за которой «ни одна дама не может себе позволить быть застигнутой, но которую нам всем хотелось бы посмотреть». Раньше публикации оной, естественно, были подготовлены критические статьи. Триста пятьдесят страниц позади и надо как-то развлекать народ внутри списков, вот и тут аббревиатура FBD становится готовым названием чего угодно, Familial British Disorder.
45. Доктор Флоренсиу Гомеш. — Психиатр, возможный брат Антониу Гомеша. Ему принадлежат написанные чернилами 55 страниц и 8 печатных листов «Трактата о психических болезнях», в котором он «с ясностью и четкостью представил процесс развития мании преследования». Так же на его учете состоял другой гетероним, Маркуш Алвеш, который, к сожалению, покончил жизнь самоубийством.
46. Фредерик Уайетт. — Еще один брат Уайетт (вообще не скажу кто это). Появляется около 1913 года. Тут просто классное дополнение, «его подпись Пессоа тренировал довольно долго».
49. Габриэль Кин — Автор романа, анонсированного в «У Парладор», под названием «В дни опасности». Однако известно, что даже название романа не было написано полностью.
52. Доктор Гауденсиу Нейбос (Гауд) — Англо-португальский юморист, журналист и литературный директор «У Парладор». Его характер «колебался между анархизмом и открытым смехом».
62. Ибис (Би) — Пессоа с раннего детства увлекается этой птицей и часто ей притворяется. Так его потом будет звать и Офелия. На полях писем он иногда рисовал человеческую фигурку с поднятой ногой. В моем списке он из-за возможно самых печальных четырех строчек, которые были написаны. Это посвящение сестре Теке.
Уйди, солнце небесное,
Глаза моей сестры
Были созданы Богом,
Чтобы заменить утро.
67. Джеймс Джозеф. — Дух, являющийся Пессоа, а он был в тренде начала века не только по гороскопам, могу я вам сказать. Он должен был отвечать на вопросы, но иногда он просто говорит: «Нет. Нет. Нет. Нет.», подписывает текст и уходит. Кто из нас не Джеймс Джозеф?
68. Жан-Сёль де Малуре. — Малоприятный тип, после которого остается три книги, «Случай эксгибиционизма», где это болезнь, свойственная женщинам, «Франция в 1950 году», с текстами о «коррупции, сладострастии, порнографии, уличной проституции и еще один с критикой декадентской литературы, но занятно не это. В то время в Лиссабоне на самом деле жил француз по имени Жан-Сёль, который, к несчастью, был жертвой взаимной неприязни между Пессоа и Салазаром. Фернандо подписывает письмо именем этого гетеронима, указав „точную дату“ и обстоятельства смерти диктатора „в 1968 году“, основываясь на том, что ему подсказали звезды. „Я вижу стул, и потом кровать, и потом... потом я вижу цирк“. Тут немного Филью натягивает сову на глобус, Салазар умрет в семидесятом, но началом конца станет третье августа 1968 года, когда он упадет со стула и это приведет к гематоме головного мозга, потом к постели и неспособности управлять страной. Реального мужика, конечно же, арестовали.
94. Доктор Панкрасиу (Панкратиум) — Появился в 1902 году на Азорских островах. У него есть длинное „Эссе о поэтике“, „написанное для просвещения и обучения так называемых поэтов“. В этом тексте есть такие строки: » В результате определенных исследований я обнаружил, что в большинстве случаев текст можно считать поэзией, когда каждая строчка начинается с большой буквы. Если читатель обнаружит еще какое-нибудь отличие, буду благодарен, если он мне об этом сообщит«.
116. Ностальгический мечтатель об упадке и декадансе. — В конце жизни ненависть Пессоа к Салазару стала абсолютной. Он начинает писать жесткие тексты против этого «тирана, не пившего вина», а также стихотворения, ни одно из которых не было опубликовано при жизни Пессоа. Друзья перепечатывали их и распространяли в лиссабонских кафе. Во время награждения победителей конкурса, лауреатом которого стал Пессоа как автор цикла «Послание», Салазар произнес такие слова: «Невозможно, чтобы имело одинаковую ценность то, что строится, и то, что разрушается, то, что воспитывает, и то, что деморализует создающих гражданские и моральные устои и ностальгирующих мечтателей об упадке и декадансе». Волей случая эти слова повторяют ранее написанное самим Пессоа в 1915 году, в тексте, в котором он говорил об «ультрадекадентских течениях, занимающихся истолкованием упадка».
119. Винсенте Гедеш. — Тут находится потому, что возможно самую известную книгу Пессоа, «Книгу непокоя», написал именно он. «Денди по духу, он прогуливался по искусству мечтания, потому что волей случая существовал». 22 августа 1914 года Гедеш издает «Декоративную хронику», которая тут же была переименована в «Дневник Винсенте Гедеша», а позже в «Книгу непокоя». Только сильно позже, он отдает этот текст Бернардо Соарешу, оттуда начинается улица Золотильщиков, дом без номера и четвертый этаж. Гедеш при этом умирает от туберкулеза как и Каэйро.
Офелия Кейрош. Не единственная, но, кажется, главная женщина в жизни Пессоа. В книге приводятся фрагменты личной довольно пошлой переписки, которые вклеивать сюда я не берусь. Самое красивое, возможно, когда он ей пишет, «твоя любовь ко мне — практически христианское милосердие». Потом, вторым темпом, считая себя по внешности евреем, дает нам почти чеховское описание своего лица, зубодробительное «лицо газового счетчика».
Встанем друг перед другом, как
будто мы знакомы с детства
и чуточку любили друг друга
детьми.
Мигел Торга. Крестьянин с грубыми чертами лица, недолго проучившись в семинарии в Ламегу, с 12 до 18 лет он работал сборщиком кофе и охотником на кобр в одном из имений в Минас-Жерайш в Бразилии. Вот это детство.
Са-Карнейру. Единственный настоящий друг Пессоа. Он странным образом зеркалит детство Пессоа, только наоборот. Он теряет мать, отец женится второй раз, по доверенности, потому что сам находится в Африке. Боль, суперопека, ранние литературные опыты. Са-Карнейру двигается в Париж, они постоянно переписываются. В 1911 году, сразу после провозглашения Республики, Португалия в одностороннем порядке проводит орфографическую реформу. В 1919 году, Бразильская академия гуманитарных наук все это дело отменяет, и только в 1931 между двумя странами будет принято полное Орфографическое Соглашение, дополненные в 1943 и 2008 годах. Даже самого близкого друга, Са-Карнейру, точнее его сумбурное письмо, Пессоа будет поправлять до конца его дней. Он вспоминает короля Рима, Сигизмунда, который считал, что тот «выше грамматиков» и стал известен как «super-grammaticam». Обращаясь к другу, он говорит, «То, что ты прикоснулся к ногам Христа, не прощает твоих ошибок в пунктуации.» Стикер в телеграм, как мерило всех вещей и понятий, напрашивается тут сам собой. Самоубийство Са-Карнейру, впрочем, тоже. Пессоа пишет: «Я не знаю, понимаешь ли ты, до какой степени я являюсь твоим другом, насколько я тебе предан, но этот твой тяжелый кризис был и моим тяжелым кризисом» — вещи, которые никогда не работают. В возрасте 26 лет, Са-Карнейру принимает пять флаконов стрихнина.
Встанем друг перед другом, как
будто мы знакомы с детства
и чуточку любили друг друга
детьми.
Мигел Торга. Крестьянин с грубыми чертами лица, недолго проучившись в семинарии в Ламегу, с 12 до 18 лет он работал сборщиком кофе и охотником на кобр в одном из имений в Минас-Жерайш в Бразилии. Вот это детство.
Са-Карнейру. Единственный настоящий друг Пессоа. Он странным образом зеркалит детство Пессоа, только наоборот. Он теряет мать, отец женится второй раз, по доверенности, потому что сам находится в Африке. Боль, суперопека, ранние литературные опыты. Са-Карнейру двигается в Париж, они постоянно переписываются. В 1911 году, сразу после провозглашения Республики, Португалия в одностороннем порядке проводит орфографическую реформу. В 1919 году, Бразильская академия гуманитарных наук все это дело отменяет, и только в 1931 между двумя странами будет принято полное Орфографическое Соглашение, дополненные в 1943 и 2008 годах. Даже самого близкого друга, Са-Карнейру, точнее его сумбурное письмо, Пессоа будет поправлять до конца его дней. Он вспоминает короля Рима, Сигизмунда, который считал, что тот «выше грамматиков» и стал известен как «super-grammaticam». Обращаясь к другу, он говорит, «То, что ты прикоснулся к ногам Христа, не прощает твоих ошибок в пунктуации.» Стикер в телеграм, как мерило всех вещей и понятий, напрашивается тут сам собой. Самоубийство Са-Карнейру, впрочем, тоже. Пессоа пишет: «Я не знаю, понимаешь ли ты, до какой степени я являюсь твоим другом, насколько я тебе предан, но этот твой тяжелый кризис был и моим тяжелым кризисом» — вещи, которые никогда не работают. В возрасте 26 лет, Са-Карнейру принимает пять флаконов стрихнина.
О, великие люди Момента!
Заботьтесь о славе и о еде,
ведь завтра принадлежит сегодняшним сумасшедшим.
Алваро де Кампуш. «Юмористическая заметка»
Как мы уже выяснили, Пессоа не просто создатель ненадежных рассказчиков с дайте-мне-любую-из-их-фамилий, но и крайне сомневающийся человек. Как обычно, при таком внутреннем наполнении, внешне это выглядит весьма цельно, так что «будем есть, пить, любить (но без привязанности к еде, напиткам и любви, потому что потом это создаст неудобства)». Но только не шоколадки, особенно в хорошую погоду, когда «простая шоколадная конфета волнует меня, пробуждая слишком много воспоминаний. И когда мои зубы впиваются в темную мягкую массу, слезы подступают к глазам вместе... с моим прошедшим счастьем, с моим ушедшим детством». В книге есть больше десяти оригинальных рецептов блюд того времени, которые Кавалканти записывал со слов местных.
Мы живем встречами и расставаниями,
Без истины, без сомнения, без хозяина.
Жизнь хороша, но вино лучше.
Любовь хороша, но сон лучше.
Фернандо Пессоа (1931)
«Куда ты несешь свиные ребрышки и красное вино, случайная прохожая? Для чего тебе рай, в который ты не веришь?». После такого можно поплыть во всех смыслах. Ах, бедная Офелия. Модернистский журнал «Орфей» будет придуман на Розмариновой улице, в пивной «Янсен», где ты ощущаешь тоску (ты успокойш или нет?) по вкусу стейка, «который уже никто не готовит или который я уже не ем». saudade ftw, знаете ли. Последним местом станет кафе «Мартинью да Аркада» где он ждет, бесконечно ждет своего друга, Са-Карнейру.
Как будто я вечно жду
Твоего прихода
В кафе «Аркада», там внизу —
Почти на краю этого континента.
Поговаривают, что еда стоит денег. Пессоа в основном работал в торговле и, кажется, занимался безумно скучными делами. Я искренне не понимаю, как можно так ловко переключаться с писанины на другую писанину, которую он никак с эскапизмом не связывал. Не понимаю и завидую. Были попытки заиметь денежные знаки и более занятными способами. Кавалканти нарыл все идеи и действительные патенты на изобретения: новая система кроссвордов; аристография — это новая система стенографирования, где будет использоваться общий код для португальского, испанского, французского и английского; новый конверт для бумаг, который позже перепридумают в Бразилии; новый вал для пишущей машинки, который очень сильно напоминает то, что будет в электрических машинках; настольный футбол (!) еще в 1913 году в бумагах он находит упоминание о нем, а в 1937 один барселонец все-таки запатентует и главное, ежегодник — грубо говоря, он придумывает язык знаков, «в котором все лингвистические указания заменяются условными обозначениями» по которому будет работать указатель этого словаря. Мутновато, но мне видится вполне такая протоэкселька. Само собой, он не получил ни цента.
Кока кола. В 1928 году к Пессоа обращается компания, которая была назначена агентом Coca-Cola в Португалии. По их задумке, в каждой стране слоган должен быть особенным, родную версию «The pause that refreshes» использовать не захотели. Фернандо придумывает «Сначала странно. А потом нутро радуется». Тут необходимо представить Чендлера в момент его рекламного волшебства, переварить по-португальски «Primeiro estraha-se. Depois entranha-se.» и понять, что начальник здравоохранения в Лиссабоне тех лет не может оставить это просто так. Салазару не нравится напиток в котором есть «кока», все бутылки со складов в Португалии были изъяты и выброшены в реку Тежу. Я не особенный эко активист, но век спустя это выглядит просто чудовищно. Coca-Cola вернется после Революции гвоздик только в 1977 году.
С моей нелегкой руки мы пропустим де-таль-ны-е разборы интересов Пессоа в астрологии, мистицизме, спиритизме, каббале и масонстве, доверимся Ричарду Зениту, дескать, «он верил и сомневался, но это никак не повлияло на его творчество». Еще он скромно хотел нобелевку, верил в идею Пятой империи в духе, «Наша великая раса отправится на поиски новой Индии, не существующей в пространстве, отправится на кораблях, построенных из того, из чего сделаны мечты. И ее истинное и высшее предназначение, предвестником которого стали подвиги мореплавателей, воплотится волей Божьей». Португальцы вообще любят подождать какого-нибудь героя, вот и в литературе, помните, Пессоа говорит, что должен прийти Супер-Камоэнс, причем в ближайшее время. «Португалия начинает стряхивать с себя тяжесть антинациональной традиции, представленной итальянизированным Камоэнсом, любителями испанской литературы и франкофильской дури, ярким представителем которой является Бокаже». В какой-то момент начинает казаться, что публикаций политических и критических больше чем, собственно, поэзии. Некоторые гетеронимы уже умирают, температура падает, скоро снег. Где-то вот на пятьсот тридцатой странице начинаешь понимать прописную истину, скучнее чужих снов бывают только чужие верования. Ну и еще одну, нельзя интересоваться любимым художником слишком сильно. Все эти португальские вечнозеленые имена начинают выстраиваться в подобие шифра, а Фернандо, тем временем увлекается «странным читателем Библии, бедным сапожником», имя которому Бандарра. Он на пальцах раскладывает, что Пятая империя (за год до своей смерти, Пессоа решит, что Пятая империя это все-таки греки — римляне — христиане — царство европейского ренессанса и бац — Империя Культуры, португальская Пятая империя) это Вечное Евангелие, по великой Троице есть эпоха Отца, эпоха Сына и эпоха Святого Духа, где каждая из эпох включает в себя по 42 поколения (вторая мышь в этом тексте), по 30 лет каждое. «Настоящий покровитель нашей нации — сапожник Бандарра». omfg.
Когда я пишу, что португальцы в принципе любят легенды и ожидание героя, то речь, конечно, идет о Доне Себастьяне. Коротенько, гражданская война в Испании, дон Афонсу Энрикеш Завоеватель основывает Португалию и становится первым королем. Прыгнем дальше. В 1554 году, в день Святого Себастьяна рождается трон-любым-лишь-бы-мужикам долгожданный наследник, само собой, Себастьян. Когда ему исполняется 14 лет, под давлением двора он восходит на престол, едет к могилам Афонсу II, Афонсу III и их жен и вскрывает их. Достает еще скелет Жуана Жестокого, размахивает над ним мечом и проделывает только ему ясный обряд посвящения не пойми во что. Насилие, бои быков и, конечно, отвращение к женщинам, лучше опустим детали. Он взрослеет, появляется до боли знакомая мысль — завоевать для Португалии новые земли, где никогда не заходит солнце. Король безрассуден, но у него большая поддержка общества, сам Луис Важ де Камоэнс пишет ему хвалебные стихотворения, за что получает виллу, тьфу, 15 тысяч реалов в год, столько получал в то время плотник.
От кардинала дона Энрике король получал разумные советы о риске потерять «флот и торговлю в Бразилии, которая становится сильным государством», рекомендовал ему защищать и улучшать то, что есть, а не завоевывать новое. Классический ответ от другого старого мужа на вопрос, «какого цвета страх?» — «у него цвет благоразумия, мой господин». Ну и чтобы совсем было не скучно, ему кто-то докладывает, что среди арабов нет единства. Себастьян Безумный и король экспозиции отправляются 25 июня 1578 года на завоевание земель. Плана никакого нет, перед лицом внешнего врага арабы объединились. Битва при Эль-Ксар-эль-Кебире, что означает «большая крепость», в самом сердце Марокко. Португальцев разбивают, дона Себастьяна облачают в белые льняные одежды и вывозят с поля боя. Так и не было никаких доказательств его смерти, но он становится легендой. Дальше идут всевозможные версии его жизни, при выкупе пленных его не находят, трон переходит по праву испанскому королю. Начинается смута, лжесебастьянов режут как колбасу и только 1 декабря 1640 года, во время португальской Реставрации, они получают независимость. В 1808 году, какой-то лиссабонец находит яйцо с аббревиатурой (!) V. D. S. R. D. P., «Да здравствует дон Себастьян король Португалии». Это был знак, не без горького смеха пересказываю я. Пессоа пишет, «Португалия, которая с доном Себастьяном утратила свое величие, обретет его вновь только с возвращением своего короля.» Имя этому — «себастьянизм».
В 1933 году Пессоа считал, что португальская диктатура держится ровно по двум причинам: невозможности сместить Салазара и из-за страха перед коммунизмом. Он называл это «социологическим алкоголизмом», писал издевательские стихи. Тут Кавалканти не знает как нормально вставить рецепт трески по-салазарски, не буду пытаться и я, лишь отмечу, что она готовится без оливкового масла, потому что как гласит народная мудрость, «худой его не заслужил, а толстому его и не нужно». Второй важнейший хук этой книги.
Португальское слово «труп» — cadaver — составлено из первых слогов латинского выражения caro data vermibus (мясо, отданное червям). Так, к слову.
Осталось понять, как все это закончится. Алкоголизм, психическое расстройство, одиночество и письма в духе «Мои способности к анализу стали чем-то таким: я знаю, что оно существует, но не знаю, где оно находится. Я непроизвольный Атлас мира скуки». Таких, хотелось бы верить, очевидных для окружающих, кусков из писем там десятки. Видимо графомания передается по воздуху, потому что врач Мариу Сарайва пишет целых две книги о психическом здоровье Пессоа, в это время где-то в Лондоне рождается мальчик Оливер, который докажет, что мерилом паскудства все-таки является талант — и врачебный и писательский. Уместнее тут поговорить про финальные слабости, багасу или багасейру. Это виноградная португальская водка, подобие итальянской граппы и всего похожего. Как и должно было быть, она не нашла фанатов в Бразилии, где больше любили свою водку из сахарного тросника, которая стала патриотическим напитком и символом освобождения от португальского влияния. Мне это представить буквально тяжело, но доверимся, мужик во-первых местный, а во-вторых ну просто крайне дотошный. Он продолжает, «После страшного землетрясения в 1755 году, когда Лиссабон был почти разрушен, сундуки дворян опустели, они разрешили колониям пить кашасу, за что взымался акциз. Привкус зависимости от колонизаторов при этом сохранялся. Настолько, что после Пернамбуканской революции 1817 года употребление импортных напитков означало предательство». С того же года великого землетрясения в Португалии закрепляется привычка пить вино с утра, чтобы не умереть от чумы, заражаясь через воду. На завтрак было или вино или «суп уставшего коня», который готовили из красного вина, овощей, корицы и поджаренного хлеба. Открыть бар, который будет работать только в похмельные часы и на американский манер предлагать гостю банки с разным бульоном, а любителям Европы — суп уставшего коня, ну чем не мечта? Да и название готово.
Он разбирается со своим алкоголизмом, препарируя его с помощью научных статей, продолжая хладнокровное самоубийство длиной в 25 лет. Пессоа умирает один в палате в частной клинике Лиссабона.
Посмотри в лицо холоду, посмотри в лицо холоду, коим мы сами являемся...
Не думай о нравственности, забудь об интеллигентских страхах!..
Какие сумерки или страхи есть у механики жизни?
Алваро де Кампуш. 1926
P. S.
Португальский глагол «fingir» — «притворяться» — раньше означал также и «выражать». Искреннее или нет. Еще раньше этот глагол имел значение «строить». Fingir происходит от латинского «fingere» — «лепить из глины», «формировать», «строить». Как в Humus de qua finguntur pocula (Земля из которой делают яды). Пессоа цепляется за эту идею легко и «выстраивает» новую реальность, чем и стоит заниматься любому художнику, но это еще не все. Дело в Прекрасной Эпохе и ар-нуво, Лиссабон не становится исключением, хрупкость извести подводила строителей и они замешивали ее с цементом и хорошо просеянным песком, что называлось «areia de fingir». Мужикам нужны инструменты, а инструментам слова, так что шпатели — «colheres de fingir» — в основном маленькие, по пять-семь сантиметров в длину, ну а эти роскошные мужчины под потолком, fingidores. Вернем сюда Пессоа, он был отлично знаком с этими техниками и поэтому у него поэт всегда fingidor, притворщик, вылепляющий новую реальность. Так что если вы когда-нибудь орудовали шпателем, а потом еще и не отскабливая раствор с руки, желательно на высоте подобающей таланту метров более трех, писали стихи, то теперь вы знаете, как бы вас называл Фернандо.
